О ненависти и любви, жизни и смерти, каре и прощении - о войне: "Опять они поют".

Совершенно нежданно-негаданно мой сотовый телефон заверещал в пятницу около шести вечера. Голос Владимира бодро сказал: "Собирайся, идешь на премьеру, я тебе билет отдал!" Отказаться, несмотря на всю усталость, было немыслимо, я помчалась за билетом и еле-еле успела к началу спектакля.

После блога Якова долго размышляла - стоит ли писать, ведь он уже все сказал, многое из того, что и мне хотелось выразить - выразил. Но я все же решила: не буду писать об актерах, мастерах света, звукорежиссерах и композиторах, о них замечательно написал Яков, спасибо им огромное и низкий поклон. Немного расскажу о своих впечатлениях от этой трудной, пронзительной философской драмы.

Сразу прошу прощения за качество фото, так и не смогла понять, что с моим телефоном, то отлично, то безобразно.

Я не успела прочитать пьесу Макса Фриша, у меня последнюю неделю события мелькают как в кино, некогда даже плотно посидеть на сайте. Поэтому развитие действия в спектакле я представляла очень смутно. Единственное, что я поняла сразу, это то, что в спектакле будет немного действия и много размышлений. И ошиблась: действия было достаточно, как физического, так и движения души.

Спектакль долгий, тяжелый, полный мучительной рефлексии. И после антракта в зале было очень мало пустых мест, я ожидала больше и прямо-таки вздохнула с облегчением. А овация и слезы стоявших зрителей в конце спектакля утвердила меня в мысли, что культуры театрала в сахалинцах все же гораздо больше, чем бескультурия.

Монологи... Диалоги... В споре рождается истина, говорите... В этих диалогах истина действительно рождалась, в крови и муках, в отчаянии и безнадежности.

Диалог офицера Герберта  и солдата Карла, которые еще и выросли бок о бок. Один уверенный в себе и своем превосходстве, другой - мучимый ужасом от содеянного и совестью. Один - исполняющий приказы, другой - эти приказы отдающий.

Один - способный легко отправить на расстрел друга детства, другой - дезертирующий из войск, чтобы не расстреливать священника, которого (и Карл это знает) все равно расстреляют.

Он уходит "к матери", не подозревая, что ее уже нет в живых, и уходит он за ней в небытие.

Жена Карла, Мария, не склонна к глубоким размышлениям. Она любит мужа, ждет его, она страшится за его участь, беспокоится о ребенке, которого отец еще не видел. Все мысли и эмоции просты и направлены на ожидание счастья, несмотря на войну. Отец Карла сначала предстает этаким бюргером, учителем, яростно ругающим тех, кто бомбит города Германии, в его глазах те, кто несет смерть и разрушения с воздуха - "они просто дьяволы! Просто дьяволы…Хотел бы я хоть раз взглянуть на них — глаза в глаза…" В сцене выясняется, что Герберт был еще и лучшим учеником отца Карла, они даже играли дуэтом на музыкальных инструментах. 

Далее на сцене появляется группа американских летчиков. Не просто, а в хореографической композиции. И в ней же сверху медленно опускаются пилотные кресла для них.

Обычные парни на войне: играют в шахматы, пишут письма, слушают музыку.

На фоне музыки разгорается спор о соответствии красоты музыки Баха и жестокости и мерзостей, творящихся теми, кто принадлежит к той же нации, что и композитор.

Снова всплывает Герберт - один из летчиков до войны жил с ним рядом, они были (или считали себя) друзьями! "Это тот же самый человек, - говорит Радист, -  который сотнями расстреливает заложников, убивает женщин и детей, — тот же самый, что играет на виолончели, — душевно, ты понял, душевно!" И слова, которыми Радист клеймит противника - те же, что и в устах отца Карла: "Они просто дьяволы! Просто дьяволы…"

И в то же время сам Радист говорит такое, что хочется воскликнуть: хочешь увидеть дьявола? Посмотри в зеркало!

Радист. Нельзя жить в мире с дьяволом, если ты живешь с ним на одной планете. Остается только одно: быть сильнее дьявола!

Эдуард. Ты хочешь сказать — подавлять целые народы…

Радист. Я хочу сказать — стирать, стирать с лица земли…

Эдуард. Стирать с лица земли?

Радист (уже готов к вылету). Другого выхода нет.

Эдуард (еще возится). Я не верю в силу, никогда не поверю, даже если в один прекрасный день она окажется в наших руках. Нет силы, способной стереть дьявола с лица земли…

Радист. Почему же?

Эдуард. Везде, где есть сила,- там остается и дьявол…

Спор о неотвратимости кары или прощения прерывается.

Карл и его отец - в подвале дома. Трудный, страшный разговор для почти обезумевшего солдата, узнающего, что его отец тоже "исполнял приказы". Горький, полный страха и боли разговор для отца, слушающего приговор от сына.

Каждое твое слово — это обвинение нам. Нельзя, нельзя оправдывать себя повиновением,- даже если оно остается последней нашей добродетелью, оно не освобождает нас от ответственности. В этом-то все и дело! Ничто, ничто не освобождает нас от ответственности, она возложена на нас, на каждого из нас — каждому свое. Нельзя передать свою ответственность на сохранение другому. Ни на кого нельзя переложить бремя личной свободы — а именно так мы и пытались сделать, и именно в этом наша вина.

Меня восхитил мастерский способ передать авианалет: это и звуковое сопровождение, полное сирен и грохота, это видеоряд на экранах в глубине сцены - разрывы, падающие бомбы и самолеты. Ощущение паники и ужаса.

В сцене в подвале, где находятся Мария, отец Карла и другие, поразило удивительно уместное размещение видеокамеры, передающей в черно-белом формате происходящее на экран: она размещена за головой привратника, который является одновременно еще и наблюдателем и доносчиком, причем он это и не скрывает.

В этой обстановке родные и узнают о смерти Карла... Мария, помутившись рассудком, убегает с ребенком на улицу. А отец Карла, наконец, позволяет себе пусть тихий, одинокий, но протест.

Воздушный бой далее тоже предстает хореографической композицией

Картина пятая открывается сценой, в глубине которой виднеется храм, похожий на тот, который был и в начале спектакля, но этот храм, сразу понимаешь - небесный: он весь пронизан светом и усыпан звездами, он меняется, переливается, трепещет...

Священник вместе с мальчиком нарезает хлеб, разливает вино.  С осознанием, что его не может быть среди живых, приходит понимание, что и он, и малыш - тени, души. И уже за чертою жизни священник продолжает кормить и поить страждущих - тех, кто поет, тех, кто еще приходит. А приходят несколько американских летчиков, сбитых в бою. Они не сразу понимают, что уже вне жизни, продолжают рассуждать о женщинах, границах, попытках выбраться. Постепенно, неотвратимо и беспощадно приходит понимание.

Там же, в небесном храме, встречаются американский летчик Бенджамин и Мария с ребенком Карла, погибшие во время бомбежки. Вероятный убийца очень нежно и почтительно разговаривает с возможной жертвой. Они уже равны, обе жертвы.

Там же и Карл, которого ведут в этот храм все дороги. Там и отец Карла, расстрелянный лучшим учеником Гербертом. И у него, наконец, есть возможность посмотреть в глаза тем, кого он называл просто дьяволами.

Будучи там, за гранью жизни, люди просматривают каждый свою - заново, меняются представления, ценности... Вот только донести все это до живых им уже не суждено...

Когда к развалинам храма приходит жена капитана, Дженни, с сыном, оставшиеся в живых летчики Эдуард и Томас, то на сцене происходит поистине пронзительное действие: живые произносят траурные речи и обещания в память погибших, а погибшие тщетно взывают к ним, пытаясь донести открывшуюся им истину - живые не слышат. Дженни наставляет сына продолжать путь отца, Эдуард наконец соглашается с Радистом: "За это все наступит, должна наступить кара! Ты был прав! Нельзя жить в мире с дьяволом…"

Бенджамин в отчаянии говорит священнику, что все напрасно. И святой отец отвечает ему словами, возрождающими надежду:

Любовь прекрасна, Бенджамин, прежде всего любовь. Она одна знает, что все напрасно, и она одна не отчаивается.

 Последние сцены перед занавесом я снимать не могла - как и многим в зале, слезы застилали мне глаза.

Галерея

показать все фотографии

27