Дёра, Рыжик и Пират

   Самым авторитетным ребенком во дворе можно было стать благодаря стечению нескольких обстоятельств.

   «Авторитетным ребенком»… боже, хуже и нелепей в нашей поселковой жизни начала 90-х годов звучать могло разве что только «богатым ребенком» - таких, конечно, не было, но каждый стать таковым хотел. Точно так же почти каждый хотел быть хоть в чем-то авторитетным.

   Жили в Смирных. В Смирных была и есть колония, называемая в простонародье «зоной». В Смирных были (и есть?) важные парни с чётками. И вся такая зависящая от этого атмосфера, и такие устоявшиеся местные понятия и «законы».

   Авторитетным ребенком. Именно авторитетным.

   Так вот, самым авторитетным ребенком во дворе можно было стать благодаря наличию у тебя нескольких вещей, качеств или способностей. Во-первых, ты мог быть владельцем футбольного мяча. Всё очень просто – у кого мяч, тот имеет право управлять группой людей, играющих во дворе. По твоей команде они собираются, по твоей же команде расходятся в сумерках по домам. Ты – судья, ты – главный бомбардир, ты – если нужно – создатель турниров и главный инспектор матча:

- На улице ливень! Куда ты мяч потащил? Никто и во двор не выйдет! – кричала с безумным удивлением и возмущением мама.

- Выйдут. Играть можно. Скоро закончится! – с уверенностью отвечал я.

   Во-вторых, ты мог просто что-то лучше всех делать. Например, выпускать струйку слюны аккурат в щелочку между двумя верхними зубами. Или, допустим, играть три мелодии на нижней струне гитары, или не боялся спуститься в канализационный люк и вытащить оттуда за хвост здоровенную дохлую крысу… Словом, всё, что тебя хоть как-то положительно отличало от других, делало тебя значимым для окружающих. Делало тебя королем улицы, властелином дома, султаном загаражной жизни.

   Мой личный авторитет базировался на способности нравиться… собакам. Ну правда, без придумываний и преувеличений. Я нравился трем подъездным дворняжкам.

Пират

   Проживали мы в длинном деревянном доме. Он был двухэтажный, выкрашенный в приятный зеленый цвет. В этом доме было три подъезда, в каждом из которых располагались по четыре квартиры.

   Не знаю, как уж так получилось, но во всех подъездах нашего дома жили собаки. Кто-то из взрослых упоминал между словом, что их еще малышами подкинули в ящике к крыльцу. Жильцы собрались, посовещались и распределили их между собой, между своими подъездами. Время было сложное, еды не хватало собственным детям, поэтому и в квартиру их взять никто не решился. А так – обеспечили крышу над головой, подкармливали все вместе.

   Щенки были удивительно похожи друг на друга, отличали их только особенности характера и цвет шерсти.

   Вот, к примеру, Пират был черным. Он щенком поселился в моем подъезде, со временем уверенно завоевал всю его территорию, расположил к себе жильцов и охранял. Охранял нас настолько рьяно, что на крыльцо подъезда боялся ступить почтальон. Он с ужасом шарахался от почтового ящика, когда навстречу ему выходило это маленькое чудо с горящими глазами и мелкими, но многочисленными зубами. Рычал он негромко, но убедительно, поэтому в подъезд решался зайти далеко не каждый.

   Я об авторитете своем заговорил… Проявлялся он в том, что если кому-то из посторонних нужно было пройти в гости или по делу в какую-то из квартир нашего подъезда, то сначала звали меня. Я выходил на крыльцо, с начальствующим видом оценивал человека, решал, может ли он зайти, и только потом шел к Пирату, брал его на руки, и говорил что-то вроде: «Пусть дядя идет, пропусти». Наш верный пес снисходительно отходил в дальний темный угол и исподлобья мирно и не рыча наблюдал, как человек двигается по его территории.

   Почему его Пиратом-то прозвали? Мне казались логичными две версии – по причине того, что он так лихо подчинял себе территории и «брал в плен», зажимая в углу, людей, и… в связи с его природным окрасом. Понимаете, свернувшись калачиком в подъезде, он напоминал такую черную метку или наглазную повязку на потрепанном со временем и видавшим виды лице нашего дома.

Рыжик

   Рыжик был рыжим. Вот так. Он был рыжим настолько, что часто сливался с оранжевыми полами нашего второго подъезда. Он, в отличие от Пирата, любил гулять по двору – гонял кошек, забирался в самые грязные и глубокие канавы. Насколько я помню, любил детей. Меня, во всяком случае, любил точно. Кидался на них. Любя. Играя.

   Знаю точно, что и его любили. Кто-то со временем даже пытался взять к себе домой. А он всегда возвращался обратно – на половичок своего излюбленного подъезда. Подъезда, который зимой до второго этажа заносило снегом, который затапливало дождем, бьющим в разбитые окна, который продувался всеми ветрами. Маленький неуютный человеческий подъезд – большая уютная собачья будка.

Дёра

    Дёру прозвали Дёрой тоже неслучайно. Как у нас обычно бывает – изначально называем величественно, глобально - мол, Мария-Карлотта, а со временем весь официоз и вся спесь спадают, и остается неблагозвучное – Морика.

   Так получилось и с Каскадёром. Белый и пушистый, величественный по характеру и махонький по размерам Каскадёр трансформировался в Дёру. Долго я пытался узнать причину происхождения такого совсем несобачьего «имени». Оказалось просто – Дёрка так лихо летал по лестничным пролетам, сальтируя по пути несколько раз, исполняя двойной, а то и тройной тулуп, и при этом ничего себе не повреждая… Каскадёр, не иначе.

    Он был лихой и в то же время удивительно скромный – мог куда-то без остановки нестись, а мог мирно часами лежать неподвижно и обгладывать брошенную ему кость. Мог проситься на руки и визжать от негодования, когда его этими же руками обнимали или гладили.

Ушли. Ушло. Ушел

   Со временем наши любимцы уходили.

   Рыжик пропал первым. Однажды утром его просто не увидели в подъезде. Затем не увидели его там через день-другой. Взрослые всё прекрасно понимали. Нам, детям, объясняли, что у них, у собак, так принято – чтобы хозяин не горевал, уходить тихо, без привлечения ненужного внимания. Мы возмущались. Никто из нас не был хозяином Рыжика. Он был «общим», и потому, по нашему мнению, не должен был так поступать…

   Пират ушел следом. Мы никогда не задумывались – братья ли они – ну, то есть, одна ли собака их троих родила? Нам это было не важно. После ухода Рыжика загрустили оставшиеся двое. Это было заметно по тому, как они первое время скулили, а затем молча лежали, глядя в подъездную стену. Какая же взаимосвязь была между ними!… Между нами, соседями, жильцами этих подъездов, такой взаимосвязи не было…

   Спустя несколько месяцев под колесами автомобиля погиб Дёра. По двору ходили слухи, что убили его специально – кому-то он очень мешал своим лаем и скулежом. Мы даже знали, кто виновен в этом. И я до сих пор помню свою нескончаемую многодневную истерику. От безысходности, невозможности все вернуть назад, и от безразличия взрослых.

P.S.

   Мне кажется, вместе с Дёрой, Рыжиком и Пиратом ушло наше детство. Ушел мой подъездный «авторитет», и наступило осознание возникшей душевной пустоты.

   Временами на улицах я встречаю похожих на ту троицу собак. И мне становится грустно. Я – взрослый, вполне себе самодостаточный человек, с какими-то новыми идеалами и принципами, до сих пор грущу по трем маленьким дворняжкам.

   И знаете, мы можем быть единственными в своем дворе, кто имеет футбольный мяч, мы можем без страха и брезгливости лазить за крысой в канализацию, мы можем даже уметь плевать в щелочку между двумя верхними зубами… А можем, без ожидания быть авторитетными, просто любить, ценить и уважать всё то мелкое, черное, рыжее и белое, что нас окружает…

   Как вам такая идея? Мне – по душе.