Древние войны, книга 15

Караульщики


Мы душою не свербели,
мы зубами не скрипели,
и уста не сжимали,
да глаза не смыкали —
 
караул, караул, караулили,
не за зайцами смотрели, не за гулями,
мы врага, вражину высматривали,
да коней и кобыл выглядывали:
 
не идут ли враги, не скачут —
копья ль, стрелы за спинами прячут;
не чернеет ли поле далече?
Вот так и стоим, глаза — свечи!
 
Караул,  караул, караулит:
не на зайцев глядит, не на гулей,
а чёрных воронов примечает
и первой кровью (своею) встречает.



Виновата ты, Русь, сама


Нет на свете ненастья,
только мгла, мгла, мгла!
Нет и не было счастья —
виновата ты, Русь, сама:
 
сама себя ты кормила,
сама себя берегла.
Что же это такое было,
когда туча на землю легла?
 
Смотри, не смотри — не видно
ни деревень, ни полей.
Обидно, обидно, обидно,
что церкви опять в огне!
 
— Мужичьё, старичьё, парнишки,
собирайся земская рать!
Слышишь, лихо как дышит?
Нам бы его догнать.
 
Нет на небе рассвета,
только дым, дым, дым.
Нет тёмной силище счёта,
но земли им не отдадим!
 
Кричи, не кричи — всё плохо:
старики не удержат мечи
и безбородые крохи.
А мужики? — Полегли.
 
* * *

Иди, князь, сам на «вы»!
С небес посмотрим мы,
как ты долбишь хазарина —
степного вольного барина.
 
Коль один ты воин в округе,
все назовут тебя другом.
А как в поле сляжешь,
так и нам расскажешь.



Небо тёмное, небо хмурое


Тучи грозятся и печалятся.
Добру молодцу ой не нравится
небо тёмное, небо хмурое —
сила чёрная, полоумная,
полоумная сила, силища,
она прёт куда не просили её!
 
«Гостям непрошеным мы не радые,
эти шляхтичи — просто гадины!
Ты не трогай Русь, не тревожь её:
уходи в свою Черногорию,
в Черногорию да в Литовию!»

* * *
Не волнуй ты, воин, свою голову!
Убрались они в Черногорию,
в Черногорию да в Литовию!
Все расселись да по своим домам.
 
Слово Шляхтичи не известно нам.
Нам другое слово известно:
фашисты — страшная месса!



Мысли героя после боя


Герою — почёт и победа!
Но думает он не об этом.
 
Герой о будущем нашем:
«Победа! Всё будет краше.
Вот, заживём мы на воле,
хазар нас больше не побеспокоит,
города пойдут разрастаться!
С частоколом не надо бы расставаться,
и не распустим дружину,
меч за печь не закину.
Что-то мне беспокойно,
кораблями пахнет с поморья,
с Османии, что ли, прут?
Да нет, показалось вдруг.»
 
Герою — почёт и победа!
Но думает он не про это.
Героя сама тишина волнует:
«Наверное, перед бурей.»



О чём воин думает


О чём воин грустит,
о чём думу думает:
«То ли сердце болит,
а хочешь, вынует
его всяк, кто думать не хочет,
кто над смертию лишь хохочет,
кто сыт одними набегами —
кличут их печенегами.
А что печенегу надо:
бабу нашу и злато,
а ещё пшено
(под ногою хрустит оно).»
 
Ехал русич и думал:
«Мож, печенег и умный:
живёт себе жизнью привольной —
ни работы, ни дома.
Хорошо у костра петь песни!
Жизнь у них, видимо, интересна.
Хотя, интересно, доколе?
Не могу собак терпеть боле!»
 
И от зависти (а не из мести)
решил воин наш жить интересно
и отправился в путь,
чтоб у костра прикорнуть —
попеть песни,
печенегов одёжу развесить,
мечи и головы пересчитать
у убиенных врагов. И лечь спать.



Его голову мудру беречь


Какову печаль
сбирать нам сильным и смелым?
 
И где бы воин умелый
не шастал,
пред какими полями не хвастал
своей победой,
ему покоя всё нету!
 
На челе не расправит брови:
«Нет на Руси больше воли:
татар, монгол, печенег —
за набегом набег!

Дитё мрёт не родившись.
Я б в степи заблудившись,
не видал никогда всё это.
Нет той плети
на злого Перуна —
наибольшущего вруна,
сулившего милость и щастье.
Эх, с коня не упасть бы,
эка как стремена повисли.
Прости, Перун, мои мысли!»
*
А какову б печаль
не сбирать нам сильным и смелым,
был бы воин умелый
и меч —
его голову мудру беречь.



Поле чёрное от грозы - беды


Поле чёрное не от ворона.
Поле чёрное — не дожди прошли.
Поле чёрное от грозы - беды.
 
Ты не бей себя кулаком во грудь.
Ты не дай душе во грозу уснуть.
 
Тяжела, лиха наша жизнь, судьба,
наша жизнь, судьба ой как подмела:
смела ворона с пути.
 
Ты, помор, к нам не ходи;
не ходи до нас, варяг,
у тебя ведь всё не так,
всё не так, как у нас,
не в поту добыт припас —
не тяжёлым трудом,
и твой смысл совсем не в нём.
 
А мы стоим насмерть
за труд, хлеб и скатерть!



Нет, с коня тебя не снять


Что ж ты, воин,
(вроде бы и не болен)
с поля бежишь
али к бою спешишь?
 
Волен — не волен,
кровью отмоем
страх лошадиный.
 
Ну что ж ты, былинный:
али Родина ушла
из под ног, из под копыт?
Ты не ранен, не убит.
 
Вороти ка коня и
пошла, пошла, пошла —
иди сечь да рубить:
«Малых деток ни забыть,
ни забыть родную мать!»
 
Нет, с коня тебя не снять!



Злобный тюрок


Что ты хочешь, злобный тюрок,
от российских от полей?
Надо, надо иль не надо
крови русской: «Бей, убей!»
 
На телеги скарб положишь —
в чисто поле увезёшь,
злато, серебро разложишь
и с собой его возьмёшь.
 
Налюбуясь ваша баба
на злачёное кольцо,
толь откинет, толь оденет —
да не в пору ей оно.
 
Кости, кости, кости, кости,
золотые пояса.
У костров от тюркской злости
даже нечем и дышать.
 
Что ты хочешь, враг поганый,
от русой девичьей косы?
Скосят, скосят, скосят,
скосят тебя русские сыны!



Год урожайный


На хазара в шеломе с мечом:
на хазара со смертью в руках.
 
Но отрепью всё нипочём!
А они нам — болью в висках.
 
«Вот каждому свою бы земельку,
жили б дружно, пряли кудельку.»
 
Но чёрту это накладно,
ему пашня в мужицких руках — неладно.
Им, чертям, бы поживы.
 
— Ну, ребята, вперёд пока живы!
 
Какой год, однако, стоял невезучий:
урожайный — рожь горела получше.



Милый рыцарь


Биться, сечься — вот и не будет скуки:
ухватилось копьё за руки,
ухватилось — не выползет обратно.
 
Что ты злишься, рыцарь ратный?
Про тебя написана баллада,
про тебя написана и повесть,
повесть почему-то не про совесть.
 
Пал соперник — не поднимешь.
Латы ты с него потом все снимешь,
на себя примеришь — не подходят.
 
Чей то дух чужой над мёртвыми телами ходит,
бродит дух и ждёт ещё поживы:
«Милый рыцарь, милый, милый, милый!»
 
Ты о чём задумался в годину?
Из себя ты выдавил мужчину.
Дух чужой в твой дух заходит смело
и копьё летело — полетело!



Нам ли с чёрной силой не маяться


— Слышь, отец, туда поскакали!
«Что мы там, сыночек, не видали?»
 
— Чуял, батя, там я печенега:
вишь, трава колышется от бега,
и за бугром
пахнет ём!
 
«Ты, сын, погодь,
приметил я, вродь,
след (от солнца левее),
скачи в деревню скорее,
пусть мужики собираются.
Нам ли с чёрной силой не маяться?»

* * *
Нам ли с силой чёрной не маяться,
нам ли от набегов их каяться,
нам ли жизнь свою жечь, прожигать?
Нам бы в поле чистое — там лежать.
 
И пусть ковыль не шевелится,
моим сгнившим костям мерещится:
враг, враг, враг.
Вот так.




Рапира мира


Рапира мира меня любила,
рапира мира была строга,
рапира мира жила без мира,
рапира мира — родитель зла.
 
Не свет тут клином сошёлся:
клинок великий нашёлся,
клинок воткнул кто-то в горы —
вот вам мировое горе.
 
Плоха ль такая картина:
она никому не претила,
она намазана маслом
на холст земли прямо красным.
 
И кого б не любила рапира:
она погубила полмира,
полмира у нас не дожило,
недоело, недолюбило.
 
А и какое нам дело,
что кому-то чего-то хотелось?
Просто так было и будет:
рапира мира про нас не забудет,
рапира мира по нас не заплачет,
она ни мать и ни мальчик.
 
Только глазам очень больно:
ни вольно, ни вольно, ни вольно!
Целуют нас мёртвые люди.
Так будет, так будет, так будет.



Боярина повязали


Боярина, что ли, взяли?
Схватили и повязали.
Никуда ж ему боле не деться
из вашего туретства!
 
Не выкупит его княжья община:
зачем им лишний мужчина
на пиру боярском?
 
А на орды турецки, татарски
и простолюдинов хватает.
Вот так. Лихо знает.
 
Готов княже к смерти.
Не в первый раз (верь, не верьте)
умирать роду барскому от безделья
на чужбине с похмелья.



Опричнина на вас, на нас и на морду вашу крестьянскую
(Великий Новгород 1471 год —
до Литовии предатели охочие)

 
Русь держалась за землю коромыслами,
пахла податью, зерном, дурными мыслями.
 
Неприкаянный народ, не охаянный,
размечтался народ о Дании,
о Польше да о Литовии:
«С Казимиром мы
(твердят) давно не спорили!» —
и ругая москвича,
собираться рать пошла.
 
Сорок тысячная рать
идёт град оборонять
не от ворога чужого,
а от русича родного,
от великих князей —
москви-москви-москвичей.
 
«Ненавидим царя,
Новгород — родна Литва!» —
пело песни семя
позорное (измена).
 
Год в годину.
«Тебе половину, мне половину.
Предателя сдвину!» —
думал царь Иоанн,
и повёл войско сам.
 
А год стоял совсем нехороший —
урожайный! Намертво был уложен
последний ребёнок на пашне
(знай, что ли, наших).
 
Не пожалев ни матери, ни отца,
складывал царь трупы без конца:
«Знай, что ли, наших,
изменник каждый!»
 
А во поле звёзды коромыслом.
Чёткое сечение — это злые мысли,
злые мысли Иоанна:
«Не оставлю камня на камне!»
 
Камень — не железо,
долбанёшь и треснет.
Если Новгород в огне —
то к заснеженной зиме.

* * *
А снег валит, валит,
мысли наши развалит
плохие и хорошие.
 
Русь по капелькам сложена,
по каплям кровавым.
Кто нынче в ней правит?
 
Динь-дон динь-дон.
Кто в Литовию влюблён —
чёрт на твою душу
(Москва имеет уши)!



Чужие земли кому-нибудь пригодятся


Чужие пустые земли так желанны!
 
На своих пахать некому,
родные пустые стоят.
Но манит душа короля куда-то
в чужие края неизведанные.
 
И собирается армия,
и кликаются войска!
 
Так из века в век.
Слаб человек,
но силён войной.
 
«Кто тягаться со мой?» —
говорит очередной король
и в бой!
 
А падёт войско иль победит — неважно.
Ведь он король самый отважный!
 
Чужие пустые земли,
может быть, когда-нибудь
кому-нибудь пригодятся.
 
И новые воины наплодятся
из утроб матерей.
 
Но бог с неба кричит: «Смелей!»
И опять собирается армия,
и снова идут войска
в никуда.



Баба и бравада


Какой бабе
больше всего надо?
Самой отважной,
которой не важно
к какому порогу
она недотрога.
 
Её даже бог не трогал.
Она постоит немного,
на коня
и в тёмные леса!
 
Вот её лошадь рыщет —
чего-то всё ищет:
врага или лешего
самого бешеного.
 
У копья остриё заточено,
ясные очи
не дрогнут.
А на подмогу
ей никого не надо —
бравада, бравада, бравада!
 
     *
Что ж ты, девушка,
от копья то чужого упала:
своих женихов было мало?
 
Видимо, мало
на тебе их было повенчано.
Улетала душа твоя кречетом.



Сердце своё береги


Если нам объявили войну,
то я на неё пойду!
Если кругом враги,
то сердце своё береги:
до него тут много охочих!
 
И тёмной, тёмною ночью
не спи и не плачь сиротливо,
а за сердцем следи родимым —
самым красивым на свете,
от него ещё будут дети,
как закончится наша война.
 
Но нынче нам не до сна,
ведь нам объявили войну,
и я на неё иду:
я иду на фашистов смело —
на их марши! Крашу набело
историю своей маленькой кровью.
 
А ты в том времени хмуришь бровью
и в бой идёшь на печенегов,
варягов, татар и греков.
Две женщины — две судьбы.
Сердце своё береги!



Я мысли свои косила


Какой невиданной силой
я мысли свои косила
и брала города:
 
город Астрахань, город Акрополь,
город совсем далёкий,
которого нет на планете
(о котом мечтают дети) —
 
город самый счастливый,
самый красивый
и беззаботный,
где нет графиков плотных,
 
где поезда уносят лишь в сказку,
где каждый житель самый прекрасный
на свете!
 
Эх, милые, милые дети,
я такой город разрушу —
не пущу в ваши души
праздность и лень.
Дребедень, дребедень, дребедень.
 
* * *
Я брала города большие
своей невиданной силой!
Я плакала на руинах
и рисовала картины,
картины совсем другие:
 
метро, работа, забота,
как кто-то сожрёт кого то.
Потом их рвала и топтала.
Чего хотела? Не знала.

*
А где-то есть Наукоград,
там любой мне будет рад.
Я этот город не возьму,
лишь письма длинные пишу:
 
«Какой невиданной силой
я мысли свои косила
и брала города большие,
которые войнами жили...»



Жанна д`Арк — судьба такова


Отмечтала, отстрадала.
На войну пошла, устала:
устала идти до войны.
Это ж надо? Не дойти!
 
Не дойти до боя
без драки да без воя.
Семь препятствий на пути:
короли и мудрецы,
священники и злая знать,
королева — его то мать.
 
Вот и это позади: вопросы,
допросы, в печечке косы.
Впереди лишь битва,
С лошадки б не свалиться!
 
И трусливые французы —
каждый держит своё пузо.
Бабу ждали? Так их мать!
Воевать — так воевать!
 
Одна еду на врага
(с мужиком у нас беда).
Ну вот, потянулись за мною «собаки»,
а у самой в глазах ужас от драки!
 
После победы
я не поеду
смотреть, как живых англичан добивают:
видите ли, наши не знают
куда их девать,
кроме как с кровью «сожрать».
 
Сижу и рыдаю:
кого же я спасаю?

* * *
Да кого бы ты ни спасала,
крови всегда будет мало.
Поэтому не реви —
меч бери и иди.
 
А с мечом твоим сила злая.
И как ни крути, ты плохая
будешь всегда для добра.
Что ж, судьба твоя такова.



Секира варяга


Секира срубила полмира,
секира твоя, варяг!
Не полюбило полмира
твой скандинавский рог.
 
Кому потомство по свету,
кому война — мать родна!
Я иду по навету:
твоя родина... Где она?
 
Большой, большой полуостров,
северный, северный край.
Что глядишь, рыжеусый,
человек ты иль зверь? Отвечай!
 
Секира, секира рубила.
Кому ты отдал этот крест?
Фашистская тёмная сила
исполнила твой завет.



Старый волхв


Старый волхв пошёл в бой —
размахался клюкой!
Только старому волхву
ратна сечь не по плечу.
А старым волхвам
ой сидеть бы по домам:
нет магии у боя.
 
Что же это за такое:
он клюкой да заговором
с самим булатом спорит!
Меч лихой, лихой, лихой
летит, летит над головой
и копьё лихо
прямо в дыхо.
 
— Чего тебе, старик, не стоится,
отчего норовишь завалиться?
 
* * * 
Унесут тебя еле живого.
3нахаря позовут, тот приготовит
целебное зелье:
— Пей, не болей ка!
 
Волхв, оклемавшись, спросит:
«Чья взяла?» — Наша косит!
«Не зря старался!» — уснёт счастливый.
— Благодаря Волхву победили! —
судачит народ.
 
А народ у нас не врёт
(ведь, народу врать не велели).
Вот те и сила магии веры!



Воин кудесник — тревоги вестник


Воин кудесник
поёт не песни,
а заговоры:
«Кото-который
день у боя?
У того боя,
кото-который
сгубил все пашни
и сёла наши!»
 
Куде-кудесник,
тревоги вестник,
вестник несчастья,
а все напасти
на тебя свалят,
зава-завалят
за то что плохо
куде-кудесил.
 
Пойдёшь ты лесом,
пойдёшь ты полем,
кото-которым
сам и вспахал,
сам и засеял.
Бедою веет.
Кудесник, чуешь?
 
Куда ты дуешь?
Твои уж угли
давно потухли.
Кричи свои заговоры
врагу навстречу!
Из сала свечи
разгонят духов.
А вражеские тела
разгонит сила богатыря!

*

Куде-кудесник,
победы вестник
пойдёт навстречу
своим предтечам.
Я не перечу.



Сто веков назад, я молодая


А история была такая:
сто веков назад, я молодая,
ни печали тебе, ни тоски —
лети себе и лети!
 
Мой муж ненормальный немножко,
называя меня своей крошкой,
всё тянул и тянул куда-то —
к другим мирам во солдаты,
в новые битвы толкая:
«Дерись хоть со мной, дорогая!»
 
И ни печали тебе, ни тоски —
к новым победам лети!
 
Мы в новые войны летели,
песни победные пели
и не возвращались (обратно,
а к новым мирам) невозвратным
войском себя называли,
в дальнюю даль уплывали,
где ни тоски, ни печали.
Начинай, мой милый, сначала.
 
А история, дети, такая.
Сто тысяч веков назад: я молодая,
муж мой и ветер —
вот он то за всё и в ответе!



Женщины воины


Нам неважно кто нас любит,
пишет о нас, читает или забудет.
Для нас бумажные вихри — лишь пыль!
(Кто меня потроллить забыл?)
Кто ещё не вытащил меч?
 
Мне любовь бы сберечь
(я её крепко держала),
но любви всегда не хватало
для нас — женщин из племени войн.
Ты меня лучше не тронь!
 
Тропами партизанскими я ходила,
делала вид, что любила.
Поэтому, милый, не надо,
нет тут у нас бравады —
нам язык не развяжешь,
по рукам и ногам не свяжешь.
 
Ведь мы делали вид, что любили,
а сами шагали, шагали и били!

*
А теперь вы слагайте легенды,
придумывайте сантименты
девам, рождённым для смерти.
И в нашу любовь, святость — верьте!



Мы сами себе командиры


Я говорю: «Так надо!»
и иду спасать мир,
а в этом мире награда —
я сама себе командир.

Мы сами себе командиры,
ты сам себе рядовой,
в устах припорошены вирши,
чуток отдохнули и в бой!
 
* * *
Незачем этому солнцу
так беспощадно палить,
ведь рукоятка от сердца —
это тонкая нить:
маленький, маленький лучик
на длинном, длинном пути.
 
У меня заветный есть ключик —
ты ко мне не подходи,
а то сердце твоё открою
и чувства с собой заберу.
Нет, я конечно, не спорю —
любовь мешает в бою.
 
Но мы говорим: «Так надо!»
и идём, идём спасать мир,
а в этом мире награда —
Ты сам себе командир.

Мы сами себе командиры,
ты сам себе рядовой,
в устах припорошены вирши,
чуток отдохнули и в бой!




Воины привычки


Воины по привычке,
воины из под небес,
нет у вас личика,
у вас в глазах только бес.
 
В руках меч или шпага,
за душой вообще ничего,
нахал ты или нахалка —
клич боевой вот и всё.
 
Мы сами себе командиры,
ты сам себе рядовой,
в устах припорошены вирши,
чуток отдохнули и в бой!
 
Воины по привычке,
воины без ружья,
у каждого есть отличие —
из глаз каждого смотрю я:
 
моё детство в воине первом,
юность уже во втором,
в тринадцатом воине зрелость,
а в Жанне д'Арк я лицом.
 
На лице моём красною краской
ледяная застыла кровь,
её стирает булавкой
маленький, маленький тролль.



Я за родину воевать не умела


Я за Родину воевать не умею.
Я отправилась к протоиерею:
«Ах ты, батюшка протоиерей,
причащай меня поскорей!»
 
Причащение, причащение:
батюшкино благословение,
матушкины слёзы,
а на душеньке грозы.
 
Грозы грозные надвигаются.
Кто не спит, тот и мается:
на коня и в поле —
на вольную, вольную волю!
 
Я за Родину воевать не умела,
но за час, другой постарела.
Не признала дома меня мать:
«Ты иль Я зашла? Не признать.»
 
Я за Родину воевать научилась,
но с тех пор
мне больше Русь во снах не снилась.