Инночкины сказки. Книга 1
Как Емеля на воздушном шаре летал
Ну дык, слухайте сюды:
(рассказывать два раза не буду)
вернулся Емеля не из-за моря, воды,
а откуда-то там оттуда.
Собрал всё село и гутарит
очень строго да не по-русски:
— Видел я во Франции шар
высокий,
но и не узкий,
очень большой —
колеса поболее,
и летающий —
по небу плывёт, на воле.
И надо бы нам, содруги,
(от зависти, а не от скуки)
такую же смастерить шарину.
Ну, смогём головою двинуть?
Несите льняную тканю —
бабы сошьют полотняну
какую я укажу
по их хранцузкому чертежу! —
и достаёт из-за пазухи бересту
всю исчёрканную (не разберу!)
* * *
Хошь, не хошь, а баб засадил за работу.
Мужикам же выдумал другую заботу:
плести большую корзину,
а сам за верёвками двинул.
Девки тем временем шьют
и песни поют,
старухи порют и плачут,
утки голодные крячут,
а нам до уток какое дело?
Нам хочется, чтоб шарина взлетела!
Мужики корзину плетут
да байки врут,
коровы мычат не кормлены,
не до них, пусть стоят хоть не доены!
Дело великое, братцы:
Емеле с неба бы не сорваться!
Ну вот, работа закончена.
«Шар косой, зато наш!» —
рот раззявил последний алкаш.
Бечёвки натянуты,
кострища запалены,
дымом заполняем шарину,
Емелю сажаем в корзину
и с богом!
Шарик воздушный с порога
в небо поднялся.
Емельян чего-то там застеснялся,
кричит: — Снимите меня!
А народец, благословя,
машет Емеле и плачет:
«Вот сила прогресса что значит!»
* * *
А что было дальше?
Да ничего,
разговоров ещё лет на сто,
а потом историю эту забыли.
Теперь вот вспомнили,
и говорят, шар тот (Емелин, значит)
до сих пор в небесах маячит
и не хочет земле сдаваться!
Вот такие дела на небушке, братцы.
Не отдай меня, мать, куда зря помирать
Не отдай меня, мать,
за рубеж умирать!
Не отдай меня, отец,
заграницу под венец!
Не отдай меня, родня,
я у вас чи как одна!
Не пущайте меня к князю —
чужеземнейшей заразе!
Двери позапирайте,
никуда не пускайте!
Замков навесьте,
на каланчу залезьте
и смотрите в поле чистое:
не идёт ли сила нечистая —
банда хохлятская,
(по самости, сути полятская)
во главе да с князем Владимиром,
и с воеводушкой Будимировым.
Как увидите их, так кричите,
скоморохи из ворот выходите
и пляшите же пред дураками,
замордуйте моими стихами!
И падёт князь, падёт войско!
А вы силок бросьте
на Будимирова —
богатырешку всеми любимого
и его к нам тащите
да под замки заприте
вместе со мною —
красой молодою.
А там и за свадебку —
хвалёну да сладеньку!
Гуляй Украина
без Будимира!
* * *
Вот и мы в Саратове
ничем не хвастали
доселе,
пока на богатыря не насели!
Как степные казаки за чудом ходили
Ай степной казак,
да всё ему не так:
«Надоела родна степь —
за бугром бы помереть!»
Вот собрался сход:
«Надо нам идти в поход
во Индию далёкую,
во сторону глубокую,
посмотреть на Чудо Юдо
(знать бы, ждать его откуда?)»
Ну надо, так надо:
выползли из полатей,
взяли штыки боевые,
пищали - пушки полевые
и в поход!
Тяжело, но вперёд.
Сядут, помечтают,
серых уточек постреляют,
костерочек запалят,
поедят и в путь вдарят:
идут, предвкушая с драконом сразиться,
пищали ж должны пригодиться!
Долго ли шли, не долго
(пусть дни считает Дон и Волга),
пришли в далёкую страну
и видят горищу одну:
а гора жаром дышит
и из её дышла
выползает огромный мужик —
светел у него лик.
И говорит мужик казакам:
«Вы дни считали по дням?
Вас уже год дома нету —
жёны одни, плачут дети,
скотина дохнет,
поле ржаное сохнет,
пока вы тут прохлаждаетесь
бесстыжие и не каетесь!»
Оторопели казаки, попятились,
пушки свои попрятали
и ползком, ползком до дома —
до самого города Ростова!
* * *
А в Ростове на Дону
я который год тону.
И собрался в круг народ:
«Высшее существо
потонет или потонёт?»
Кто накормил нас былинами
«Нету силы, силушки
у Ильи, Ильинушки,» —
раскряхтелся старый дед
доедая свой обед.
Что, состарился, старый Илья?
Да ты ж живьём и не видел богатыря,
тяжелей топора не держал оружия.
А на пирах бил себя в груди:
«Я да я,
где правда моя?
В бороде колючей!» —
вот чорт живучий.
Соседи гутарят:
— Сто лет тебе вдарит?
«Сто, не сто,
молодой я ещё!»
Ну, молодой — не молодой,
а как лунь лесной — седой,
молодецкая, правда, душа:
«Подавай, мати, жрать сюда!» —
орёт ещё на старуху
(пятую в своей жизни подругу).
— И за что тебя бабы любят?
Нас то так не приголубят.
Старый Илья хохочет:
«Надо морду то не ворочать,
а петушком, петушком,
завалишь бабочку и бочком.»
— Ну да?
«Подавай заветну книгу сюда
и записывай за мной:
был я Ильёй богатырём...»
* * *
Вот так первая былина и родилась,
а родившись, понеслась
по белу свету!
Мы искали белый свет. Говорят: «Нету.»
Иван в поход пошёл
Как Иван в поход собирался,
об одном только не догадался,
что до роста отца
ему не хватает два, три,
а может и все четыре вершка!
Ничего, он берёт меч
и бегом (а то тятенька будет сечь)
до тёмного леса!
Через ёлку пролезет,
устанет.
Что дальше делать — не знает.
Но тут, на беду, занятие нашлось:
Чудо Юдо откуд-ниоткуда взялось
и говорит: «Куда путь держишь, дурак,
меч то не тянет в руках?»
Иван чего-то аж растерялся.
Нет, он никогда ничего не боялся,
но отсутствие роста
преимущества не давало:
— Ты б, Чудо Юдо, мне идти не мешало,
я на войну собрался
(дома с маменькой поругался).
«Чего ж ты с мамкой и не воюешь?
А от женщины по кусточкам сачкуешь.»
Опять Ивашечка растерялся.
Он маленький не догадался,
что мамку надо было куснуть
за руку и всё забыть.
Ну в крайнем случае,
на деда в бой большущий идти,
а не бегать по тёмному лесу
в поисках незнамо какого и интересу.
Малец лобик свой почесал,
развернулся, ай да побежал,
на весь лес: «Маманя!» — ревел
(Чудо Юдо над ухом пел).
В свой дом Ивашка забёг,
аж взмок.
А меч в лесу оставил.
Батя нашёл меч и розгами вдарил.
С тех пор рос сыночек послушным:
на войну ходил, как на службу,
с мечом деревянным на батю родного —
раз в день в зад уколет, не более.
Доброму витязю для родни ничего не жалко
Доброму витязю и дракона не жалко:
«А чтобы более он не алкал
малых детушек, кровопийца,
да жён беззащитных — убийца!»
Головы драконьи срубил и задумался:
«Вот если б я раньше додумался
оседлать летающую змеину,
то полетел бы над краем родимым:
как там родные шведы,
что у них на обеды?
Они бы кричали: — Эй, рыцарь,
дома чего не сидится?
Или: — Великий воин,
хорошо ль тебе там на воле?
А может быть: — Викинг,
глаз драконий нам выколь!
Вот это, мать вашу, слава
от меча до забрала!
А сейчас чего будет, вон:
припру башку. Все закричат: «Дракон!»
Ну на кол её повесят,
позабавятся дети.
Победитель три раз плюнул,
голову змея засунул
в сумку свою великую
и с наимощнейшим криком
домой на кобыле помчался:
— Я самый могучий, встречайте!
Витязь над тушей дракона
Над тушей горного дракона
рука зависла Андрагона:
— Мой меч, твоя голова с плеч!
Ну и рыло, чтоб ему пусто было.
Сам знаю, что не летаю —
домой по горам спускаюсь, мечтаю:
зуб дракона в кармане,
подарю его маме,
вырежу статуэтку —
малу драконью детку,
пусть с ней её внуки играют!
А маме
подарю коготь,
крючочек выточу, дёргать
отец будет рыбу-кита!
Маманьке привезу кусочище языка,
жена нажарит —
половину соседям раздарит.
Но что же всё-таки маме?
Ей сын живой, здоровый и сами,
вроде бы, ничего.
Поживём, родная, ещё!
Как богатыри за счастьем в болото ходили
— А на что нам, богатырям,
Счастье далося?
Едем, бьёмся туды-сюды и
без него не сдаёмся!
— Не, о Счастии мы ничего не слыхали.
Поехали что ли его поискали?
(сказали искать — значит, надо)
Найдём, нам же будет награда!
Собрались, отправились в путь:
по полям, лесам прут — не продохнуть!
Лешего встретили, видели и русалку,
Мамая ещё раз убили — не жалко!
А про Счастие слухи не ходят.
Богатыри по болотам бродят.
Наткнулись на водяного:
— Где Счастье зарыто? «В броде!»
Ну в броде, так в броде — полезли в болото
(вот дуракам охота),
увязли в трясине, стоят,
по сторонам глядят:
не квакает ли поблизости Счастье?
К ним цапля носатая: «Здрастье,
знаю я вашу беду —
увязли по самую бороду!
Кто же спасёт вас теперя?»
— Слетай, Цаплюшка, позови Емелю!
Цапля покладистой оказалась,
долго не пререкалась,
и в путь отправилась за Емелей,
летала она две недели.
Это время Богатырям показалась адом!
Погибли б с таким раскладом,
да Емеля парень отзывчивый
(он лишь к печи и прилипчивый) —
доехал на печке к болотцу быстро,
вытащил сталкеров коромыслом.
— Вот это Счастье! — богатыри вздохнули,
когда от грязей лечебных отдохнули.
И счастливые в Киев град ломанулись:
— Князя Владимира окунуть бы!
— Окунём, за нами дело не встанет,
и этого казнокрада достанем.
Поскакали «добрые» витязи дальше,
а цапля крылами машет
и курлычет тревожно:
«Спасать дураков разве можно?»
Сказка о плохих наследственных генах
Было у отца три сына:
старший вредный такой детина,
средний был от разных баб,
а младший сызмальства дурак.
Выросли братья, собрались жениться.
А невест нет, не в кого даже влюбиться.
Деваться некуда, надо ехать
за невестами, хватит тут брехать!
И вот, оседлали два брата коня.
А младший полез на осла.
Оседлали и поскакали,
а где невесты живут — особо не знали.
Да и где бы невесты не жили,
они б братьев наших всё равно полюбили.
Ведь богатыри знали крепко:
любовь, она любит зацепку —
ум или силу могучую.
А у нас братец братца круче!
Едут — силой, умом бахвалятся.
Глядь, на дороге валяется
пьяная (с почёстного пиру) баба.
«Не, мы порядочной были бы рады!» —
два старших брата сказали,
вздохнули и пьяную поднимать не стали.
Третий (на голову сам убогий)
поднял хмельную бабу на ноги,
закинул её на осла
и процессия к дому пошла.
А два брата вперёд ускакали
и ещё долго невест искали!
Нашли или нет — неизвестно.
Зато младшенький обзавёлся «принцессой».
Проспалась баба гуляща,
окинула взглядом бодрящим
нашего недотёпу
и говорит очень строго:
«Раз от смерти меня избавил,
я тебе буду в подарок,
как супружница али невеста.
Свадьбе быть, приготовьте тесто!»
* * *
Свадьба прошла замечательно!
Пироги удались (что совсем примечательно),
и дитятко народилось хорошее —
малость с скошенной рожею.
Народ судачил: «Плохое наследство.»
Ну, что есть — от того не деться!
О том как мужики сначала жили без баб
Жили-были все на свете:
мужики, деды и дети.
Только бабы не было ни одной,
даже завалящей какой.
Не было баб и не надо!
Только какая ж отрада
дедам, мужикам и мальцам
шастать без баб по дворам?
А дворы то у нас большие:
на них лавочки. Мысли крутые
о щах, борщах и капусте
да чтоб в округе было не пусто.
«Не пусто у нас и ладно,» —
скажут они прохладно,
вздохнут тридцать третий раз
и друг другу выколют глаз.
Вот так мы и жили, значит,
друг от друга пряча заначку,
детей никогда не целуя,
на пьянках совместных балуя.
Жили б мы так и дальше,
да какой-то маленький мальчик
во сне вдруг что-то увидел:
«Мама, мама! — кричит. — Да поймите,
есть ещё бабы на свете,
они как мужики и дети,
только с губами такими
и волосами прямыми,
длинными волосами,
они их зовут косами.»
Слушали старики, дивились:
«Вот нам бы такое приснилось!»
А мужики осерчали.
Глядь, уже в путь собрались,
на лошадей и в поле:
«Надоела нам такая доля!»
Доскакали до первой кочки,
плюнули (дома плачут сыночки)
и развернулись обратно.
Домой едут — на душах отвратно.
А дальше всё, как по кругу:
работа, сарай, простуда
и головная боль
от детей, самих себя, стариков.
А малец то губу закусил,
обиду отцам не простил:
всё рос, подрастал
и о бабах тихонько мечтал.
А как вырос сынок,
на кобылку скок
и по тёмному, тёмному лесу
в поисках матери, то ли принцессы.
Долго ль скакал — не помню
(сам выбрал такую долю),
но однажды наткнулся на избы
и загадочные коромысла,
огороды вокруг, на них бабы
матерятся — стоят кверху задом.
И от этой то вот картины
стало плохо детине.
Раскраснелся, пошёл знакомиться,
не дошёл — упал у околицы.
Бабы его откачали;
пирогами, блинами встречали.
Ну и далее, как положено.
В общем, сложил он (не сложно ему)
меч и забрало,
и жизнь его укачала!
Но долго так жить надоело,
опять же, обида заела:
мужики там одни и маются,
детки без мамок жалятся.
Стал паренёк баб уговаривать
собираться и к ним в деревню отваливать.
Бабы в стойку встали: им неохота
на невесть что менять свои огороды.
Видит мужчинка, дело с точки не сдвинется:
у баб зад большой — не поднимутся.
И поскакал один
(лишь Настасью с собой прихватил).
До деревеньки мужицкой доехали.
Мужичьё столпилось, забрехали:
«Надо идти туда жить,
или баб сюда приводить.»
* * *
Но бабы, они не коровы,
пришлось мужикам здоровым
в деревню к женщинам перебираться.
Вот с этих пор и стал ругаться
народ: кто с кем спит,
кто с кем гуляет,
кто кому с кем изменяет.
Времена наступили тяжёлые.
Вздыхают бабы: «Плохо быть жёнами.»
И мужчины вспоминали,
как запросто деньги спускали.
«Вернуть бы всё вспять да обратно!
Хочется иногда. Ай, ладно.»
О китайских богатырях
Гой еси, китайские богатыри —
великие воины востока!
Да сколько ж бед навалилось
на вашу родину Китай-мать:
монголы с севера прут,
арабы с Арабии чешут
и от своих же родных китаёза —
междоусобные распри проклятые!
Кому же голову склонить в китай-городе
ЧайСунь (зелёная заварка)?
А голову склонить то и некому:
15 миллиардов осталось всего жителей
града великого убывающего.
Некому нас защитить от иноземщины,
проклятой японской интервенщины —
НаВасДуй (умрём за япону-мать родную)!
И вот выходят вперёд
три доблестных ратника
на трёх могучих боевых конях,
готовых за свой Китай-край помереть:
гордые и красивые три сокола ясных
отправились постоять за город
знатный свой ЧайСунь (зелёная заварка)!
Едут они, прохлаждаются,
на белый свет не нарадуются
(думая, что перед смертушкой своею).
Доезжают они до силушки несметной —
великого войска иноземного
НаВасДуй (умрём за япону-мать родную).
Кони богатырские фыркают —
дальше ехать отказываются.
Слезают три рыцаря достойных
с коней своих добрых,
берут во жёлты рученьки дубинушки —
БейАраБа (победить араба любой ценой)
и этими дубинами бьют со всей дури
по японской интервенщине!
Всех японушек наземь положили
и кличем громогласным
победушку отпраздновали.
А когда домой в славный град
ЧайСунь (зелёная заварка) вернулись,
то на дубинушках своих победоносных
приписочку ножичками булатными
и понатыкали осторожненько:
«Пусто место япону нерусскому»!
А народ славу поёт
славным китайским добрым молодцам
и вы подпевайте: «Гой еси, гой еси,
лишь на Руси богатыри!»
Мужики и Черномор
Мы ходили по морю синему,
слова говорили сильные:
«Море синее расступитися,
волны черные растворитися!»
Море синее расступалось,
волны чёрные растворялись,
а из белой пены морской
выходил наш друг Черномор.
Говорил Черномор: «Негоже
вот с такой то холопской рожей
море синее беспокоить —
самого Черномора неволить!»
Кланялись Черномору мы низко,
жалились ему: «Уже близко
корабелы чёрные надвигаются —
прыгнуть на нас собираются!
Помоги, Черномор, чем сможешь,
ведь ты их быстро уложишь
на дно морское пучинное.
На народушку глянь — в кручине он.»
Хмурился Черномор и злился,
пеной морской белился,
отвечал: «Эх жизня-жизнюшечка ваша,
как трёх крупяная каша
овсянка, перловка и гречка:
от детства к пьянкам и к печке.
Так зачем на земле вам маяться?
Пусть корабелы палят всё!» —
и полез в своё море синее.
Мы кричали ему, да сильно так!
Но Черномор могучий
тяжело ступал, волны пучил.
Да так он волны допучил,
что шторм поднял. «Это лучше, —
обрадовались мужики (чуть не плача) —
Утонет враг, не иначе!»
И корабли затонули.
Черномор от досады плюнул
и спать отправился дальше.
Мы с берега ему машем
руками, платками! Однако,
сразу ж в кабак и к дракам:
напились, забылись. И ладно,
зато недругам неповадно.
А мы опять от рождения к печке:
«Пойдём, сколотим скворечник,
дома побелим, покрасим.»
Ну вот, жизнь уже не напрасна!
Сказка о дураках, попе и попадье
На ярмарку много дорог.
«Почём нынче горох?»
— Десять пощёчин!
«Дорого очень!
А бобы?»
— Мимо иди!
Но мы мимо ходить не хотели,
а гусёнка себе присмотрели,
приглянулся нам поросёнок,
телёнок, козлёнок, курёнок,
позолоченный самовар
и прочий необходимый товар.
Но нас почему-то гнали,
говорили: — Вы денег не дали!
Но про деньги мы не слыхали,
мы привыкли грибами, дровами,
жиром медвежьим
и даже работой прилежной:
«Вот векселя надёжные —
долги наши прошлые!»
Но зачем же по нам кочерёжкой?
Лучше расписной ложкой,
а ещё бочкой с пивом,
чтоб мы стали совсем красивые!
— А ну-ка валите отсюда,
и без вас тут народу запруда!
* * *
Вдруг откуд-ниоткуда поп
широченный такой идёт,
всех животом раскидывает!
Люд тощий ему завидует.
Подползает поп до прилавка,
смотрит (а чё, не жалко)
и говорит устало:
— Мне вон тех дураков не хватало! —
и на нас пальцем тычет.
Васятка малой уже хнычет.
Хнычь, не хнычь, а у попа веселее!
Мы за грош продались скорее
и бегом за хозяином следом
к самому, что ни на есть, обеду.
Наелись, поп плясать нас заставил
(еле-еле в живых оставил),
спели, поспали, поели,
опять сплясали. Повеселели!
* * *
Так прошло лет десять, наверное,
по застольям да по тавернам.
А когда мы песни еле мычали,
то за собой замечали,
что на лавках больше не помещаемся
(иль к себе придираемся?)
И попадья говорила:
— Зачем я дураков раскормила?
А сама тощей коромысла!
И вот, всё это осмыслив,
решила она нас прогнать.
Да Васятка успел сказать
попу веское слово:
«Изменяет тебе Прасковья
со звонарём Антошкой!
Побил поп жену немножко
и она сразу умолкла.
Так жили мы долго,
пока все не помёрли.
А как умерли, так попадью и простили.
Но на ярмарку более не ходили,
потому что денег мы отродясь не видали,
и от ангелов ни разу не слыхали,
где бесплатно жизнь хорошую раздавали!
Как мужики Ивана-дурака проучили
Как бы не был пригож Иван-дурак,
да всё у него было не так:
не оттуда росли ноги и руки,
хата кривела от скуки,
отсырела поленница, дрова не наколоты,
на голове колтуном стоят волосы —
мыться он в бане не любит.
Кто ж такого полюбит?
Но мнения о себе он высокого:
бровь дугой и роста рослого,
волосы кучерявые, русые,
губы алые, пухлые
и поступь мужская тяжёлая —
прям богатырь, не менее и не более!
«Молодой молодец,
а где твой отец,
и чего он тебя не высек?»
— На выселках
мой батяня —
против царя буянил.
В кандалах, а может, скончался.
С мамкой более никто не венчался.
«Понятно, баловень материнский,
вот откуда-то норов былинский,
а дел на копейку,
не Иван ты — Емелька!
Бери лопату и бегом на кладбище:
копай, мужичок, себе днище
да ложись в глубокую могилку —
закопаем навечно детинку.»
Погнали Ваньку на сопку:
вскопал он ямку и лёг кверху попкой.
Земелькой его засыпали
и: «По домам, не выплывет!»
Ванька кричит: — Ой простите,
работать пойду, не губите!
В бане полюблю мыться,
уже надумал жениться,
и хату с печью поправлю,
в сарай скотину поставлю.
Пожалели мужики Ваню:
«Вылезай и не будь болваном!»
Иван вылез, домой побёг.
И обещания выполнить смог:
умылся, побрился,
печь побелил, женился.
Хату всё село ему ставило,
корову маманя справила.
В работёнку с головою ушёл.
Первый, второй, третий годок прошёл —
родились и подросли дети:
дружно пашут! А плетью
достаётся быку да кобыле.
Иван-дурак так и не бил их,
деток своих ни разу
(его не лупили, и он — не зараза).
А как в могиле лежал — не помнит,
то ли некогда вспоминать, то ли больно.
Бабы на мётлах летающие
Какая баба на метле не летала?
Только та, которая не доставала
до звёзд пролетающих мимо
мужчины.
А та, которая звёзды ловила,
не говорила,
что где-то там ночью летала.
Нет, она каждого встречного убеждала,
что спала под мужским боком
сном бесконечно глубоким
и в ухо мужа сопела.
А другая, которая песен таких не пела
(и действительно спала),
с больной головой вставала
и шла на работу
вся в заботах, заботах, заботах.
Вечером у нее мигрень
и целоваться ей лень.
Какие глупые вы, мужчины!
Если баба без всякой причины
улетает ночью в окошко:
она ни больная, ни кошка,
она на метле полетает
и сразу роднее станет;
потому что звезды погладит
(на которые разум твой тратит
энергию, корабли космические разрабатывая).
Нет, и звёздных мужчин не обкрадывает
баба, летящая мимо —
у неё есть свой
(очень земной)
мужчина!
Книга, брага и кощей
«И зачем тебе, дед, писания,
когда брага поспела?» — Сказания
в письменах скрыты великие.
Видишь книгу, молчит открытая.
А копнёшь поглубже — раскрывается:
Кощей Бессмертный из нее усмехается,
ведуны, колдуны… Слышишь, бабка,
неси ка брагу, коли сладка!
Я под брагу читать как-то пытался,
да язык у меня заплетался.
А любить под брагу я умею:
потоптал не одну Пелагею!
«Пелагея — это я, ты дед, рехнулся!»
— Да нет, родная, обернулся
я конём да тридцать три уж раза!
«Эх ты, старый пень!» — А ты зараза!
Вот так мило и поговорили,
бражки тридцать третий раз налили
и пустились в пляс!
Пускай хохочет
Кощей Бессмертный,
видно, тоже хочет.
Чудо-лесенка для бабки
Чудо, чудо-лесенка,
лесенка-чудесенка!
Я по лесенке пойду,
прямо к господу приду,
приду к богу на порог
и узнаю жизни срок:
«Скажи, скажи мне, боженька,
только осторожненько:
сколько мне осталось жить,
сколько в девушках тужить?
Только, только боженька
не скажи мне ложненько!»
Бог поохал, повздыхал,
недолго думая, соврал:
«Ты не бабою помрёшь,
а в сидя в девках отойдёшь!»
Ой бяда, бяда, бяда!
Зачем залезла я сюда?
Вниз спущусь по лестнице,
мне больше не невеститься!
* * *
Год идёт, другой проходит.
Уж какой жених уходит
да с печальной головой.
«В девках я помру, к другой
поскорее уходи,
не стой у бога на пути!»
Так я жила десятки лет
соблюдая свой обет.
Постучался дед седой:
— Двери, старая, открой!
Подала я деду обед,
рассказала свой навет.
Дед печально кушал,
вроде бы, не слушал.
Потом встал да и сказал:
— Иди в погреб, доставай
лесенку-чудесенку,
хватит куролесить тут!
Я за лестницей сходила,
её к небу прислонила,
хмыкнула: «Да полезай,
помирать мне не мешай!»
Дедок кряхтя, да и полез
(что ты, богу кака честь)!
«Эй, а спросишь ты чаго
да у бога самого?»
— Я чаго? А я ничё,
я за смертью. Ты чего?
Смерти ждала — полезай!
«Дед, с судьбою не играй!
Мне тут сказано сидеть
да в окошко всё глядеть.»
— Бабам чё ни скажешь, верят!
Кто ж те жизню так отмерит?
Бог, он любит ткань холщё,
яйца, крупы, молоко…
Собирай да полезай,
время даром не теряй!
Я собрала ткань холщё,
яйца, крупы, молоко.
Плюнула на свой обет
и за дедом лезу вслед.
Ох крута как лесенка,
лесенка-чудесенка!
* * *
Как бы то бы ни было,
делегация прибыла
на самое то небо:
был тут бог иль не был?
Кричали мы бога, кричали,
накричались — устали.
— Доставай, бабка, обед! —
говорит мне трезво дед.
«Дык ведь это богу!»
— Ишь ты, недотрога,
давай, вываливай
иль иди, проваливай!
Ну я вывалила, плачу.
Дед жрёт (что всё это значит?)
А хрыч наелся, вниз полез:
— Значит, бог уже не здесь!
Ну и я полезла.
Жизнь прожила честно,
а сегодня в тупике,
объясните, люди, мне:
Бога надо слушать?
Иль всё, что есть, то кушать!
Жабо-люди и учёные с их дурацкими генами
— Ну здравствуй, моя подружка
зелёная, блин, лягушка;
давай ка, милая, целоваться,
а потом пойдём заниматься
делами совсем хорошими —
детей делать красиво сложенных
и жить долго, и счастливо!
Но подозрительно без участливо
лягуха в руках Ивана сидела
и с тоской вселенской глядела,
выпучив серые глазки:
«Целуй меня, мой прекрасный!»
Поцеловал Ванятка её и случилось:
лягушка вмиг превратилась
в красивейшую полубабу —
зелёную полужабу!
Что случилось, то и случилось.
Невесту повёл домой
(в какую уж превратилась).
Как привёл, так и лёг с ней в постель,
а на душе то ли вьюга, то ли метель.
* * *
Дети родились на удивление удачные:
мальчик, девочка, мальчик —
все полулюди
(зелёное тело, про остальное не будем).
Но главное даже не в этом,
а в том, что другие дети
жаб-малышей полюбили —
играли с ними и били.
Когда же выросли детки,
поняв, что они не те и не эти,
а какой-то новый невиданный вид,
так сразу к учёным пошли:
«Так мол и так… Изучайте,
опыты на нас ставьте
и дайте полное нам довольствие:
крышу, мыло и продовольствие!»
* * *
Определили жабо-людей в зоопарк,
тем более, что там был парк
для гуляния.
И опыты, испытания
проводить в зоопарке раздольно,
удобно и даже привольно.
Животные полужаб полюбили —
играли с ними, ластились.
Не жизнь началась, а сказка!
Отец приходил, давал травки.
Мать в зоопарк не пускали,
(её саму туда чуть не забрали),
а в остальном всё неплохо:
то каша, то суп с горохом.
* * *
История, впрочем, была тупиковая.
Учёные мониторили
жаб, но безрезультатно:
какой-то ген у них был непонятный —
совсем без хромосомный.
Дурдом для науки полный!
И пока учёные бились,
полужабы в людей влюбились,
в посетителей зоопарка:
в Машу, Колю и Жаннку.
И свадьба у молодых скоро.
Глядишь, ген появится новый,
какой-нибудь нереальный —
(слух пошёл по стране) виртуальный!
Плач царевны-лягушки
Без Ивана, без буяна
жизни нет, сплошная грязь!
Без Ивана, без болвана
в девках засиделась я.
Ой да на зелёную царевичи не смотрят,
ой да об махоньконькою спотыкаются.
А дети найдут,
так обязательно плюнут,
чтоб они провалились все
сквозь землю окаянные!
А маменька говорила:
я в помёте самая красивая,
я в болоте самая приметная.
Тьфу на тебя,
аист распроклятый!
Оп-па, стрела упала,
да в соседку дуру попала.
Поскачу —
труп в болоте утоплю,
а стрелу засуну в рот.
Что ж Иван ко мне нейдёт?
Как кот Васька ходил за совестью
Старик со старухой поспорили:
кому идти за совестью?
У старухи
болит ухо,
а у деда голова.
Эх, была не была,
пойдёт за совестью кот.
А что ему, коту?
Окромя блох
и бед нет.
Собрался Васька, взял узелок,
залез в сапог,
вылез, плюнул,
так за совестью дунул!
Пока шёл, устал,
лёг поспал,
потом бегал за бурундуками,
за мышью, за птицей с силками,
пожрал, снова поспал,
каку свою закопал,
почесался, умылся;
понял, что заблудился,
жалобно замяукал, плюнул
и домой без совести дунул!
А Совесть ходила кругом
под самым толстенным дубом
и всё ждала кого-то,
наверно, Ивана из сказки.
Колыбельная безумной Гретхен
Спи, сынок, укрою снежным пледом я тебя,
мама спрячет — мама у тебя одна.
Звёзды освещают норку из ветвей,
Медведь, волк, лиса уберегут от злых людей.
Баю-баюшки, усни на снегу,
баю-баюшки, я принесу тебе еду:
шишек еловых, орехов медовых
и шубку тёплу от ветров.
Спи, нет у нас с тобой грехов.
Спи, сынок, ты тихо, тихо на снегу,
Как вернусь, я тебе снега принесу,
и весёлую, весёлую пургу!
Спи, сынок, от злых людей уберегу.
Баю-баюшки, усни на снегу,
баю-баюшки, я принесу тебе еду:
шишек еловых, орехов медовых
и шубку, шубу от ветров.
Нет у матушки твоей грехов.
Моя крошка, не твоя это беда,
что весь мир давно сошёл с ума,
лишь медведи чёрные в бору
роют себе зимнюю нору.
Баю-баюшки, усни на снегу,
баю-баюшки, я принесу тебе еду:
шишек еловых, орехов медовых
и шубку тёплую от ветра.
Спи, нету в Гретхен греха!
Медведи из Википедии
Медведи летающие над Википедией —
нашей любимой энциклопедией,
пролетая над странами и историей,
пересчитывая всех воинов,
отпускают нам наши войны —
медведям не больно!
Ведь медведь — это просто туча,
медведя совсем не мучают
неподъёмные эти распри,
медведю и так прекрасно
парить над Википедией —
нашей любимой энциклопедией.
«Ничего (говорят они) страшного —
странички красочно разукрашены!»
© 2012–2023 г., ИП Филин М.С. Все права защищены. Ни одна часть содержания сайта ASTV.RU не может быть воспроизведена или передана каким-либо образом, электронным, механическим, методом фотокопирования, записи или как-то ещё без письменного разрешения ИП Филин М.С. На сайте astv.ru размещаются материалы информационного агентства "АСТВ". ИА "АСТВ" зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций РФ (Роскомнадзор) 02.07.2018 г. за номером ИА № ФС 77 - 73225.
* Instagram принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской.
* Instagram принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской.
Редакция сайта ASTV.RU:
(4242) 49-15-34, 49-15-95
Отдел рекламы: (4242) 49-16-23
e-mail: region-sdr@astv.ru
Тех.отдел: (4242) 49-15-32
e-mail: contact@astv.ru
А Вы в курсе, что кроме уток, которых Вы упоминаете в каждом стихе, есть еще несколько тысяч разновидностей птиц.
А что такое "алкать"?
Мы ходили по морю синему,
слова говорили сильные:
«Море синее расступитися,
волны черные растворитися!»
Море синее расступалось,
волны чёрные растворялись,
а из белой пены морской
выходил наш друг Черномор.
Говорил Черномор: «Негоже
вот с такой то холопской рожей
море синее беспокоить —
самого Черномора неволить!»
Кланялись Черномору мы низко,
жалились ему: «Уже близко
корабелы чёрные надвигаются —
прыгнуть на нас собираются!
Помоги, Черномор, чем сможешь,
ведь ты их быстро уложишь
на дно морское пучинное.
На народушку глянь — в кручине он.»
Хмурился Черномор и злился,
пеной морской белился,
отвечал: «Эх жизня-жизнюшечка ваша,
как трёх крупяная каша
овсянка, перловка и гречка:
от детства к пьянкам и к печке.
Так зачем на земле вам маяться?
Пусть корабелы палят всё!» —
и полез в своё море синее.
Мы кричали ему, да сильно так!
Но Черномор могучий
тяжело ступал, волны пучил.
Да так он волны допучил,
что шторм поднял. «Это лучше, —
обрадовались мужики (чуть не плача) —
Утонет враг, не иначе!»
И корабли затонули.
Черномор от досады плюнул
и спать отправился дальше.
Мы с берега ему машем
руками, платками! Однако,
сразу ж в кабак и к дракам:
напились, забылись. И ладно,
зато недругам неповадно.
А мы опять от рождения к печке:
«Пойдём, сколотим скворечник,
дома побелим, покрасим.»
Ну вот, жизнь уже не напрасна!