Мужики и бабы, книга 21
Бабью дурь я не отдам
Ах, какая я хорошая была:
на работе, в поле, дома — всё сама!
Настирала, наготовила и в гроб —
лежу тихо, жду: ну кто же заревёт?
Муж пришёл, нажрался, пошёл спать,
дети и искать не стали мать.
Полежала, встала с гроба, побрела —
зайду в лес и сгину навсегда!
Кинутся меня искать, ан нет?
Любят меня, бабу, или нет?
(баба дура, баба дура, не дури)
Я иду, а по лицу бьют камыши.
Улеглась я в камышах. Нет, не проснусь.
А уснуть мне не дают мошка и гнусь.
Плюнула, топиться я пошла.
(баба дура) Баба дура? Баба зла!
У болота села и сижу —
я не дурочка, топиться не хочу.
Осерчавшая на мужа, на детей,
поплелась я к дому поскорей.
— Почему ж не кинулись искать?
«Хватит, мама, шляться, иди спать.»
Я к плите, беру сковороду.
Ой, кого забью, того забью:
«Аяяй, аяяй,
провожай и встречай
мать родную у ворот!
(видно, сковородка ум даёт)
Как умру, не кинетесь меня!
Мать у вас плохая, значит, да?»
Свистит сковорода по головам.
Не просите, бабью дурь я не отдам!
С днём Валентина
— С днём святого Валентина,
Валентина! «С Валентином!»
— Ты свиней не накормила?
«Накормила, накормила.»
— А корову подоила?
«Подоила, подоила.»
— И кролей пересчитала?
«Наши все, чужих не крала.»
— Завтрак будет, Валентина?
«Будет завтрак тебе, милый,
поварёшкой по башке!
За что горе тако мне?
Пошёл вон, дурак плешивый,
старый, толстый и ленивый,
пьющий, врущий и курящий,
а ещё кобель гулящий!
Иди зерна насыпь курям
и пройдись ка по дворам:
мужики колют дрова,
лишь одна я у тебя
сама в топор, сама в полень.
Хоть ложи голову на пень!»
Барыня сударыня
Барыня сударыня на войну ходила,
барыня сударыня врагов дубиной била:
намахалась, наоралась — устала.
А как села отдохнуть, так не встала.
Запечалилась, пригорюнилась.
Едут танки на неё — на них плюнула,
да так плюнула, что взорвались!
Мы танкистов искали. Не встречались?
Так зачем же их искать? Они пристроены:
поле пашут, боронят наши воины!
А барыня сударыня в стороночке
насмехается стоит и нисколечки
о войне той злой не жалеет:
ждёт когда «на нас конём» —
так рожь посеем!
Блинок для касатика
Съешь блинок, касатик.
Будешь мне, как братик;
буду я тебе сестрой.
Рот пошире открой,
рот открой, не закрывай,
может, влезет каравай!
Ну а если влезет два,
замуж за тебя б пошла!
И не смотри сердито,
я те не «Лолита»,
а как дам промеж глаз,
сразу женишься на нас!
Ай, касатик - косец,
пойдёшь (аль нет) под венец?
Я те не сестрёнка,
ты тоже не мальчонка:
сорок лет — уже большой,
почти дед. Молчу родной!
Ты ешь блинок да слушай:
будем жить получше,
как замуж за меня пойдёшь
(напутала, ядрёна вошь)!
Кума куму не дала
Как куму кума не дала пирога,
не дала пирога — пожадничала,
пожадничала, повредничала,
открутилась, отвертелась — привередничала.
«Не крутись, кума, не ломайся,
а иди в кровать, раздевайся.
Разговаривать после будем,
где нагайка висит — не забудем!»
Разговоры, разговоры, разговоры спорятся:
— Что-то мне, куманёк, нездоровится,
нездоровится — голова болит,
голова болит и в коленочке свербит! —
отказала кума
куму, вроде, навсегда.
А нагайка висит, нагайке чешется:
соскочила с гвоздя и плещется —
по душе гуляет по бабьей:
«А теперь в постель и оладьей!»
— В постель так в постель, не спорю,
а оладьей сейчас сготовлю!
Вот так куму кума отказала.
А с постели как встала, выпекала
оладушки золотистые,
поджаристые да ребристые,
вкусные: — На здоровьице!
Пусть нагайка на стене успокоится.
Как я бегала от счастья до счастья
Напрямую ни от кого ни зависело счастье.
Был бы суд, пересуд, а «участие»
у завистников тоже найдётся.
Кто в моём случае разберётся?
Всё хорошо у нас было:
дом, корова, свинья, кобыла.
И прозвище наше Силантьевы.
Фамилия? Да ладно вам!
Не обижал меня муж то —
жили мы дружно,
но не было у нас деток.
И мой Михалко забегал.
А бегал он по незамужним,
то бишь, дитё ему нужно.
Забрюхатили сразу трое.
Теперь суд. Как понять такое?
На суде все ручищами машут!
Тятьки вилы на Мишку моего тащат:
«Порешаем (кричат) на месте!» —
каждый дочь свою тянет в невесты.
Надумала я утопиться
иль самогоном залиться.
Да плюнула, ждать решила — что будет,
с меня уже не убудет.
Вот такая история приключилась.
Недолго я разводилась.
У Михайло новая была свадьба,
алиментов на две усадьбы,
и пересудов лет эдак на тридцать —
позор скороспелым девицам!
А в деревне осталась я виноватой
от того что не ходила брюхатой.
И мне пришлось съехать —
в другое село уехать
под названием «строительство БАМа».
Там я была желанна.
Записалась я в коммунисты
и с нового листа чисто
жизнь свою начинаю.
Знаю, счастье где-нибудь повстречаю,
ведь оно ни от кого ни зависит,
оно с белого облачка виснет —
хватай, молода покуда!
А молва, суды, пересуды
где бы ты ни была, догонят:
«Разведёнка, прям тут иль в вагоне?»
Как мы тётку Нюру крестили
А было всё так: на крещение
принимали мы омовение —
тётку Нюру
с наибольшей (во всей деревни) фигурой
посадили на лёд,
а она ни назад, ни вперёд.
— Прыгай, Нюра!
Та: «Не могу, ведь, фигура
застряла в сугробе!»
— Эта дура всю прорубь угробит,
её надо в баню —
хорошенько попарить,
чтобы сбросила сто кило,
вот тогда и на дно!
В баню Нюра, вроде бы, хочет,
сидит в сугробе, хохочет.
— Тащите её в помывочную,
пока волны нет приливочной
в нашей воде - океане!
«Волны в проруби не бывает,
там раки и щуки
от разной, всяческой скуки.» —
Нюрка вдруг испугалась,
с сугроба быстро поднялась.
А наши местны мужики
(тоже ведь не дураки)
как её в прорубь закинут!
Христа помянут и выпьют
литра три самогона:
— И что я такой влюблённый
в морозы крутые крещенские?
— Да, только бабы пошли дюже мелкие!
Тётя Зоя и валенки
Тётя Зоя
ни с кем не спорит,
она сидит на завалинке —
латает зачем-то валенки,
но от латок её нет прока —
от первого снегу потёкла
её прошлогодняя латка.
Ну и ладно.
А на улице вечер,
и полон скворечник
скворцами —
там деточки с мамой.
И лето!
Жаль, Зоя, ты не раздета.
Забрось свои валенки за забор;
может, припрётся Егор
на дармовщину,
спрячет свою личину,
дитя «надует».
«А оно нам надо?» — задует
тётя Зоя из сала свечку,
проверит свои колечки.
И спать в одиночку завалится:
«Пущай хоть хата развалится!» —
ей Егора чужого не надо
(ему его жинка рада).
* * *
Мы тоже слезем с завалинки,
подберём эти старые валенки
и пойдём по взрослому целоваться.
Не век же нам женихаться?
О том, как бабам дети надоели
Дети бабам надоели:
пить хотели, спать. Поели
и давай орать опять
(вот такое ёксель мать)!
«Что же делать, как же быть,
как о детях нам забыть?»
И придумали чудилку,
саму страшную страшилку:
не рожать детей и вовсе,
а родив, так сразу бросить!
И пошло, поехало:
сто грехов нагрехали
и ещё на миллион.
Пили, жрали самогон.
Но недолго такое было:
Клавка с дедом согрешила.
Родила — не отдаёт!
Собрались бабы на сход:
«Что делать с Клавкой,
ножом её или булавкой?»
Решили просто забить топором.
А Клавка прёт напролом,
забралась на сцену
и орёт: «Вы смену
откуда брать будете?
Сдохнете ведь или скурвитесь!»
Говорила Клавка час,
а может, два. И сглаз
уходил потихоньку.
Трезвели бабы, легонько
дитя того шлёпая.
И нравилось им! Хлопали
глазищами непонятными:
«Что за порча такая отвратная
на наши головы навалилась?»
Бабы очухались и влюбились
в самого распоследнего старика!
Он еле живой. А я
к своему муженьку приеду уж скоро:
«Ну здравствуй,
распоследний на всей земле, Вова!»
Коты, бабы, мужики
Полюбили бабы мужиков.
Но недолго любили. Котов
оказалось, они больше любили:
ели, спали с ними и пили,
как всегда, самогон
Но кончился даже он.
А когда самогон закончился,
то бабам с котами морочиться
стало неинтересно.
Пригорюнились наши невесты
и забили тревогу:
зовут мужиков на подмогу.
А те подевались куда-то:
то ли спились, то ли приятно
с другими бабами время проводят.
Наши девки зовут их! Те не приходят.
Подозрение нахлынуло страшное:
с кошками мужики! Бумажками
обклеили все заборы:
«Мы ждём вас, мы тут, мы голые.»
Недолго ожидание длилось.
Вдруг кошка в кота влюбилась.
Как нашла котищу — не знаем,
но туда увела всю стаю.
И вот кошки теперь с котами.
Мужики, заскучав, верстали
объявление: «Мы, мол, свободные,
берите нас кто угодно!»
На заборы плакатики разместили.
А под заборами встретили
наших баб (те одинокие).
Залечили раны глубокие.
И недолго думая, поженились.
Самогон зареклись пить. Простились
и с другими фантазиями.
Я тоже больше не пью и не лапаю
свою кошку Маруську.
Вовку жду — у него есть игрушка.
Бабы и тоска вселенская
Жили-были бабы.
Так себе жили,
ни хорошо, ни плохо:
никогда никого не любили —
всё меньше мороки.
И в чёрную глядя вселенную,
ни о прошлом не плакали, ни о настоящем,
думали: «Мы наверное,
кинутые или пропащие.»
А звёзды такие печальные,
ни в конце пути, ни в начале
друзей баб никогда не видели:
«Девок бросили те или обидели?»
Бабы же играли в игрушки,
перекладывали подушки
с пустого места на место.
«Чудесное слово Невеста!» —
вздыхали бабы и плакали.
Да жизнь отмеряли знаками
на своём нелёгком пути:
«Надо идти, идти и идти.»
Шли бабы долго,
прошли Енисей и Волгу,
вошли в Карибское море:
«Нет нам счастья, утонем!»
Тонули они тоже долго
(растолстели бабы), без толку
свои пышные бёдра топили.
Лишь веру в погибель убили.
Сели на берегу, ждут:
может, друзья баб приплывут?
Но лишь глупо бакланы кричали.
Сирены на баб ворчали:
«Не ждите друзей, они с нами,
мы их к себе забрали
(в то старое, доброе время)
Ивана, Степана, Емелю...»
И список имён наполнил
огромное море. «Помним
(шептали бабы) Ивана,
Степана, Емелю, Полкана...
Помним. А ну отдайте!
Друзей баб обратно верстайте!»
И кинулись на сирен своим весом
(каждая сто кило). Бесы
вдруг покинули синее море:
сдохли сирены. Вскоре
на сушу вышли Иваны,
Степаны, Емели, Полканы...
И бабам толстым сказали: «Невесты,
даже вес ваш нам интересен!»
А ко мне подошёл мой Вова:
«Ну здравствуй, моя корова,
поправилась ты без меня,
пойдём вес сгонять!» Ну и я
побежала за ним, яки тёлка.
Вдруг песня вселенной смолкла
(печальная такая песня).
«Мы новые сочиним, чудесней!» —
друзья баб хором сказали.
И звёздами закидали
весело пляшущих женщин.
Это счастье. Ни больше, ни меньше!
Помирай хоть так
Как ты жил дурак — помирай хоть так!
Помирай хоть так — да ни так, ни сяк.
Ты такой, сякой был у маменьки,
ты такой, рассякой был у тятеньки,
у любимой жены слыл не ласковым.
Сам не ласковый, не обласканный:
пожил — что не жил,
попел, поседел.
И пошёл пешочком на выселки —
ни друзей ни видать, ни Марысеньки!
А есть сын у тебя,
что ругает тебя,
всё ругает тебя да плачется:
— И куда же ты, отец? Да хватит уж!
Вот царю народ да смотрит в рот,
а твой народ за тобой не прёт,
не прёт народ — ему не хочется,
даже пристав и тот — обхохочется!
А звёзды с неба заплакали:
«Почему же, мужик, ты не алкаешь,
не молишься, не просишь милости,
иль на бел свет у тебя нет видимости?»
Поморгали звёзды, померкли.
Ты протёр глаза: на вертеле
болтается Россия-мать.
Потянул рукой. Ан, не достать!
И пошёл пешком до своих выселок.
Гол, как сокол. — Авось не выселят!
* * *
А душа его на том же вертеле:
«Пропадай родня!» Вы всё не верите,
а он жил, как дурак,
да пропал за так.
И горит в огне — нет спасения!
Человечеству не даст прощения.
Чай и разговоры
Чаи гонять — не хворост вязать.
А где его взять?
У нас лишь сосны и ели.
Не, за хворостом мы ходить не хотели.
Мы чай пили и
разговоры говорили,
о кустах да грядках:
всё ль на огородах в порядке?
А ещё шушукались о голубике,
малине, морошке, чернике.
Много трепались о лесе:
чертях, водяных и бесах.
И самое главное, леший:
завалит, если ты пеший;
а ежели на кобыле,
проедешь — она ему мила!
На коне далеко не пропустит,
коня вкруговую пустит —
загоняет, изморит.
Слышь, что народ говорит?
А народ всегда прав,
ведь у него нет прав!
Видишь, у нас одни ёлки
и иголки, иголки, иголки.
Мы в сибири народ колючий,
потому что мороз у нас злючий.
Поэтому царь до нас не доедет.
А если доедет, то встретит
нашего лешего — деда Егора,
с ума давненько сошёл он:
топорик где-то нашёл
и по тайге всё бродит,
царя зовёт. Тот не приходит.
Я такая
Мои мужчины
не знают кручины:
один пашет,
другой квасит
капусту —
в доме не пусто!
А я молода
по грибы пошла
да заблудилась,
плутала, плутала. Влюбилась
в молодого лесника!
Домой пришла
вся помята.
Ждут меня дома ребята.
Притворилась уставшей,
но бою с ними павшей
очнулась.
Отряхнулась
да за работу —
закатывать в зиму компоты.
А мои мужчины,
без всякой причины,
по лесу рыщут —
того и гляди, отыщут
молодого лесника!
Ай, была не была,
покажу им тропиночку к его хате:
вроде, он не горбатый,
да и в доме сгодится —
вчетвером веселей материться!
* * *
Вот и зимушка прошла.
Я пошла по дрова,
а за мной конвой —
отряд молодой
из трёх ребят:
того и глядят,
чтобы я озорная
на лешего не напала!
* * *
Я бы спела вам лю-ли,
да уснула у люли.
А качают малыша
ровно три богатыря.
Гули, гули до зари:
«Не пустим мать в чужи дворы!»
Мужики от сохи до сохи
От сохи до сохи
мужики, мужики,
мужики, мужики, мужичишки:
малёнки, мальчонки, мальчишки —
крепыши, худыши и пышки,
падающие у борозды,
не вернувшиеся с войны.
Мужичку любого роста
в свой дом войти непросто:
огреют иль обогреют,
накормят или побреют?
А если дом пуст,
то зубов слышен хруст
и запах конины
в спину:
«Нет, подруга, тебе сюда не положено,
хоть ты и неплохо сложена,
но мне нужна баба
и куча деток в награду!»
Мужикам, мужикам, мужичонкам
нужны пацаны, девчонки
для продолжения рода,
да щит и меч от уродов!
А ещё мужику нужно поле —
только в поле мужицкая воля,
только в поле мужицкое счастье.
«Но, пошла...»
Беды, чёрт возьми, здрасьте!
Маменькины дочки, тазы и заварка
Говорила мне маменька:
«Не ходи к мужикам чужим баиньки,
ведь водкой они угощают,
а тебе, доня, надобно чаю.
До чая я жутко охоча,
ходи до маменьки, доча!»
Так и ходила я к маменьке
пить чай, и домой шла. Тазики
с водой по утрам выносила:
крыша капала — мужика просила.
* * *
Закончилось наше лето:
ни одно, ни второе, ни третье,
сорок третье закончилось, значит.
Крыша моя всё плачет.
Мать, как дура, хохочет —
ещё чаю, видимо, хочет.
А я водочку в чай подливаю:
по другому как выжить — не знаю.
— Ну и дура твоя мамаша! —
говорит мне соседка Глаша
и зовёт к себе в гости,
потому как намерена бросить
чай гонять с кренделями
да воду носить тазами.
Вот и сидим мы с соседкой:
не чай пьём, не воду — крепкую.
А крыша, тазы и заварка
поедом нас съедают: «Не жалко!»
Мать плохая
Твори добро и кидай его в воду:
будут в воде бутерброды,
будут в воде апельсины
и сумасшедшие арлекины
захохочут — не будет мочи!
Радостные гуляют дочи
по воде и маму ругают:
мама такая, мама сякая,
мама у них плохая!
А в чём провинилась мама?
«Да что-то не так сказала,
как-то не так повернулась,
не по правильному оглянулась,
залезла в наши тетрадки,
пересчитала оценки, закладки
в книжках перемешала.
В общем, мама очень плохая!»
Твори добро и кидай его в воду.
Жуй с колбасой бутерброды
да ругай свою мать —
тебе есть что терять:
сладких кило апельсинов,
бешеных арлекинов,
подружек целую кучу.
Нет, я вас не замучаю,
мои милые дочки.
Поставлю на ноги прочно
и отойду в сторонку.
Желаю вам по ребёнку,
а будут деньги — по двое.
И не надо вам моей доли.
Лишь одно пожелаю:
творите добро и кидайте
его вот так запросто в воду.
Будут в воде бутерброды,
будут в воде мандарины,
и внуки (для мамы Инны)
радостно захохочут —
о бабушку зубки поточат!
Я и длинная повесть
Написала б я длинную повесть
«Мой муж — идиот», но совесть
будет, наверное, мучить,
ведь жить с идиотом скучно,
он мне не скажет: «Инна,
сбегай ка ты мне за пивом!»
И тело не приласкает.
Он идиот. Чёрт знает,
что это у нас такое,
но он молчит. Вот снова
падает зеркало в ванной.
Устала я быть не званной
в своём собственном доме.
Я очень хотела к Вове!
Но Вова боится тоже
стать на дебила похожим,
если со мной сойдётся.
Что же мне делать, боже?
Жила я у маменьки
Ой, жила бы я у маменьки
до самой своей смертушки:
игрались б мои детушки
до смертушки моей матушки —
на руках у бабушки,
её ели оладушки.
Как жила бы я у маменьки
и летом, и зимой.
И если б снегом закидало наш дом,
то мы бы хоронились в нём
от вражинов лютых,
от дедов долбанутых
да от разных дураков!
Я б спала даже без снов,
если б с маменькой жила.
Где ты, мама? Умерла.
Не пишите на Восток
Бумажный расклад такой:
лист осенний, покой,
ручка и листочек —
пишу письмо для дочек:
«Как вы там живете,
много ли не врете,
по дворам не шляетесь,
больные не валяетесь,
хорошо ли учитесь?
Приехать? Не получится:
работа, кошка, ни шиша —
ваша мама хороша!»
Лист осенний на листок,
маленькие буковки.
Не пишите на Восток,
вам не стоит мучиться!
Комментарии
© 2012–2023 г., ИП Филин М.С. Все права защищены. Ни одна часть содержания сайта ASTV.RU не может быть воспроизведена или передана каким-либо образом, электронным, механическим, методом фотокопирования, записи или как-то ещё без письменного разрешения ИП Филин М.С. На сайте astv.ru размещаются материалы информационного агентства "АСТВ". ИА "АСТВ" зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций РФ (Роскомнадзор) 02.07.2018 г. за номером ИА № ФС 77 - 73225.
* Instagram принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской.
* Instagram принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской.
Редакция сайта ASTV.RU:
(4242) 49-15-34, 49-15-95
Отдел рекламы: (4242) 49-16-23
e-mail: region-sdr@astv.ru
Тех.отдел: (4242) 49-15-32
e-mail: contact@astv.ru
